Будущее профессии: музейный смотритель

Смотритель в музее — кто он? Человек-функция или творческий работник? Барьер между зрителем и произведением искусства или, наоборот, связующее звено? Чтобы узнать, как приходят в эту профессию, чего она требует от человека и почему камера наблюдения вряд ли заменит наблюдательного смотрителя, АЧБД отправился в перебургский Русский музей.

— До Русского музея я не была связана с искусством, работала в энергетике. А в музей вообще попала случайно — «на слабо» поспорив со знакомой, которая рассказала мне о вакансии смотрителя. Когда пришла в музей, коллеги сказали: сюда либо приходят и почти сразу уходят, либо остаются очень и очень надолго.

Я осталась — и теперь не вижу себя ни в какой другой роли. Ведь, чтобы узнать про все, что меня здесь окружает, не хватит жизни. На мой взгляд, это даже не вполне работа — в Русском музее я добираю ту составляющую жизни, которой мне всегда не хватало. Конечно, родившись в Ленинграде, я ходила по музеям, но это, как правило, были крупные выставки. Сейчас я узнаю искусство глубже и свободнее, ведь читать приходится постоянно.

Научный сотрудник ограничен своим отделом, специализацией. Экскурсоводы тоже ограничены форматом: это огромный труд — изо дня в день быть интересным, сохранять способность импровизировать, находить возможность для диалога с самыми разными людьми. У меня тоже есть должностные инструкции, но они не ограничивают полет моей мысли, я совершенно свободна.

О предметах в любом зале, где я работаю, я стараюсь узнать как можно больше. Например, сейчас я работаю в зале № 54 Михайловского дворца, где выставлены «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года, в день столетнего юбилея со дня его учреждения» Ильи Репина, а также портреты, которые художник сделал при подготовке полотна.

Я стараюсь узнать как можно больше обо всех, кто изображен на картинах, читаю их мемуары. Мне кажется, было бы неприлично работать здесь и не знать предмет, не иметь возможности рассказать людям об этих произведениях. В 1990-е годы появилось огромное количество литературы, издали воспоминания государственных деятелей, теперь их можно свободно читать — счастье, что сейчас в доступе столько материалов.

Раньше я работала в академических залах, где находятся работы Федора Бруни, Карла Брюллова и других мастеров. Чисто визуально я знала их картины, но до работы в залах о самих художниках ничего не читала. Тоже пришлось поднять много литературы: какие-то книги я покупала, с чем-то работала в библиотеке, делала выписки. Теперь у меня приличный объем знаний как по произведениям из академических залов Русского музея, так и об их авторах.

Если в зале стоит скульптура на сюжет из античной мифологии — нужно читать эти мифы, чтобы объяснить посетителям почему, например, Психею изображали с крыльями бабочки (греки отождествляли образ души как раз с бабочкой). Иногда ко мне подходят с вопросами дети — если я расскажу интересно, то, может, им захочется узнать больше. Они возьмут почитать книгу, и этот интерес будет дальше сопровождать их по жизни. То же касается библейских и исторических сюжетов.

Однажды сюда пришла группа школьников, которые спросили: какой зал в музее «самый исторический»? Я ответила, что этот — с картиной Репина. Здесь можно проследить всю историю страны: например, член Госсовета Михаил Волконский, изображенный на одном из портретов, родился «во глубине сибирских руд» — он сын декабриста Сергея Волконского и Марии Раевской.

А Алексей Игнатьев, сын генерала и противника созыва Государственной думы (его тоже звали Алексей Игнатьев) был военным атташе Российской империи в Париже. После революций Игнатьев-младший вернулся в страну и вернул новой власти деньги, которые принадлежали России, — а это 225 млн франков золотом. Когда я прослеживаю судьбы людей с картины Репина, чувствую гордость — несмотря на сложную историю XX века, у нас все же есть преемственность, какая-то общая линия развития.

В Русском музее много посетителей, которые оказываются в столь крупном музее впервые. Они не очень понимают, что он собой представляет, ведь в некоторых местах музей — это в лучшем случае старинная усадьба. Легко с непривычки растеряться. Когда я вижу такие немного потерянные глаза, то могу людей остановить, помочь, рассказать им, куда пройти, — в зависимости от того, что они хотят посмотреть. Сейчас это особенно важно, потому что, люди отвыкают общаться друг с другом, коммуникация «человек—человек» ухудшается.

Конечно, первоочередная задача — продолжать сохранять то, что удалось сохранить нашим предшественникам в Первую мировую, революцию, блокаду. Но все это еще должно быть востребованным. Мы должны стараться не только сохранить, но и передать интерес. Я вижу свою задачу в том, чтобы люди из музея уходили как минимум улыбаясь.

Люди часто боятся спросить, можно в каком-то зале сесть на банкетку или нет, какой здесь дресс-код — словом, не ощущают в музее свободы. Это очень плохо. Когда таким людям улыбнешься — может завязаться беседа, они совсем иначе будут воспринимать музей.

Самое главное — не обижать людей, сделать так, чтобы музей для них был дружелюбным. Русский музей — это собрание русского искусства, это наша душа, и здесь нельзя чувствовать себя скованно. Где еще погреть душу, если не здесь.

Я в силу своей прошлой работы, связанной с энергетикой, хорошо знаю, как работает искусственный интеллект. Чисто технически смотрителя в зале заменить легко. Но люди, которые приходят в музей, останутся людьми, им по-прежнему будет нужно именно общение с человеком — очевидная вещь, о которой писал еще Экзюпери в «Планете людей».

Кроме того, искусственный интеллект все равно будет кто-то программировать — машины ведь не сами по себе что-то делают. Сегодня людям стыдно говорить о том, что им нужны другие люди, потому что жизнь предполагает автономность, индивидуализм. Но, кроме прочего, это еще и огромное одиночество. Поэтому хорошо, что музей остается местом человеческого общения.

Иногда приходят люди, которые начинают намеренно провоцировать — стоя рядом со мной, говорят, что такого-то государственного деятеля надо было, условно, «в колыбели придушить». Когда в зале находится кто-то настолько возбужденный, остальные невольно начинают прислушиваться.

Если я чувствую, что этот человек адекватный и готов что-то понять, то стараюсь ответить так, чтобы человек понял: не стоит так однобоко смотреть на вещи. Я никогда не смеюсь над посетителями, даже если они делают странные предположения и обобщения, потому что считаю:

Взаимодействовать с такими людьми — часть работы, которую я должна выполнять согласно должностной инструкции. Основная задача смотрителей — сохранность произведений в музее и жизней посетителей. Конечно, «в бой» мы не идем, стараемся спокойно выходить из любых ситуаций. Но аккуратно указываем, когда люди невольно нарушают правила музея.

Часто приходят с баулами вещей или рюкзаками, а бывают девушки, которые вообще устраивают полуголые фотосессии возле портрета Николая II. Однажды я просто не выдержала и сказала: «Девушки, знаете, я понимаю, что он виноват, но не до такой же степени». После этого они быстро ретировались.